Александр Китаев. Интервью с фотографом.

Шадограмма, рэйограмма, фотограмма.… Этот список можно продолжить, указав ещё одно имя-название: фотограмма Китаева. В конце 1980-х, а точнее, в 1989 Александр Китаев «открыл» для себя фотографию без камеры. Оказалось, что, если объект поместить на светочувствительную бумагу и включить яркий свет, получится необычное изображение, лишь отчасти напоминающее сам объект. Но если большинство его знаменитых предшественников работали с простыми контурами и силуэтами, то Александр Китаев стал экспериментировать с объёмным стеклом и работать лучом света как кистью. В его композициях главным становится свет. Свет создаёт новую реальность, которая притягивает взгляд и приглашает путешествовать в своих глубинах, а объекты обретают смысл и значимость в зависимости от того, насколько они наполнены светом. И тут нужен гениальный взгляд художника, который,
как «магический кристалл», создаёт волшебный «сдвиг» в восприятии мира.

И . Г . : Александр, с чего для вас началась фотограмма? Что подтолкнуло к такому занятию?
Александр Китаев : Для этого было несколько посылов. Начнём с того, который может показаться на первый взгляд довольно прозаическим. Мой любимый фотоаппарат, которым я осуществлял свои артистические жесты, стал умирать — все его жизненно важные органы стали сбоить под воздействием времени. Я в то время работал на заводе фотографом, и всякой казённой аппаратуры у меня было вволю, но и для казённых целей я работал своим фотоаппаратом, так как он был намного лучше: давал качественнее изображение, были лучше объективы, лучше затвор и т. д.
Так вот, больной камерой всё труднее было работать, а приобрести новый инструмент возможности не было. Моя активная творческая жизнь требовала найти адекватный выход, и я решил делать фотографии без камеры.
Другой причиной, побудившей меня заняться фотограммой, было желание уйти из утилитарного ремесла. Мне захотелось абстрактного мышления и свободы от фактического фотоизображения.


И . Г . : Вам были знакомы подобные изображения, сделанные вашими предшественниками? Вы пытались сначала повторить кого-то или сразу стали делать что-то своё?
Александр Китаев : Когда я уже увлёкся фотограммой, мне стало любопытно, кто, когда и как делал подобное. Так я узнал, что первыми фотографическими изображениями в России были «световые картины» — контактные отпечатки листьев растений, полученные в столичном Петербурге учёным-ботаником Императорской Академии наук Ю. Ф. Фрицше на светочувствительных материалах, изготовленных в 1839 г. одним из отцов светописи — Фоксом Тальботом. В 20-х годах ХХ века представитель знаменитой художественной школы Баухауз Ласло Мохой-Надь стремился создавать с помощью фотографии художественные образы, а не документы, как это практиковалось в его время. В те же годы фотограммой занимались всемирно известный русский художник Александр Родченко, чьи фотограммы довольно редко встречаются в публикациях, и его современник, творец русского авангарда Георгий Зимин, чьи произведения также увидеть непросто, так как они по большей части находятся в частных зарубежных коллекциях.
Конечно, я пробовал работать и с листьями, это все пробовали, и первые мои фотограммы были довольно простыми. Но я быстро понял, что мне неинтересно делать силуэтную фотограмму, неинтересно выстраивать из этих силуэтов какие-то узнаваемые образы (например, портреты из скрепок). Мне хотелось совсем «отвязаться» и делать изображения пространства и времени без опоры на объект и его навязчивый контур.
Для меня фотограмма заменила натюрморт, которым я никогда не занимался. Я выстраивал композиции из прозрачных или полупрозрачных объектов и пытался увидеть их взаимодействие друг с другом и с пространством.

И . Г . : Какие чувства вы испытали, заглянув в фантастический мир через бутылочное стёклышко?
Александр Китаев : Для меня это было абсолютным увлечением, так как никакого прикладного значения мои фотограммные изображения не имели, в отличие от Баухауза или Родченко, чьи фотограммы использовались в прикладном дизайне для создания обложек, плакатов и пр. Это была игра свободы, я создавал пространство, я чувствовал себя демиургом.
Работая со знакомыми объектами, я видел, как из них появляется невидимая нам суть, как они красивы, как они хотят сфотографироваться (по Бодрийяру).


И . Г . : Как складывались ваши циклы, ведь это не серии, а именно циклы, которые могут длиться бесконечно долго и постепенно дополняться?
Александр Китаев : Потому я и назвал их циклами. Должен оговорить, я не всё время этим занимался. Когда погружался в мир фотограммы на месяц или
два, невозможно было делать прямую фотографию — я был весь в этом космосе. Потом реальная жизнь выдёргивала из этого состояния и заставляла вновь заняться прикладной фотографией. Первый сформулированный цикл я назвал «тара incognita» или, проще говоря, «тара неизвестная» (1989—1990), в котором исследовал пластические, светотеневые, композиционные и другие возможности стеклотары, тогда я только приноравливался и присматривался к объектам.
Чтобы понимать, как работать с тем или иным сосудом, я даже поначалу затеял делать галерею портретов бутылок, их внутреннего светового облика. Главным было так подобрать свет и экспозицию, чтобы работали и силуэт, и блики, и внутренняя структура объекта. Получались любопытные вещи. Когда блик вдруг выплёскивается за пределы объекта, ты понимаешь, что объект живёт не только в замкнутом внутри себя пространстве (бутылка, например), но он ещё во все стороны отбрасывает какие-то флюиды, лучи, которые я и старался зафиксировать.

И . Г . : А были любимые модели?
Александр Китаев : Да, мне попался объект, с которым я работал несколько лет. Он очень красиво рисовал внутри себя, эти лучи жили своей жизнью, можно было поймать их в каких-то фантастических сочетаниях; это был разбитый кувшин. Когда я уходил с завода, то поленился его забрать: мне показалось, что это тупик, столько всего уже с ним сделано. Но через некоторое время я понял, что мне его катастрофически не хватает и замены ему нет.

И . Г . : Увидев объект, вы сразу можете предположить, что из него получится?
Александр Китаев : По-разному. Иногда чувствую, что́ сработает, а что нет. Порой из самых простых и невзрачных бутылок получаются замечательные изображения, а с виду красивые и изящные предметы оказываются неинтересными, или я просто не умею их хорошо сфотографировать.

И . Г . : Случались ли самоповторы, и как трудно было их избежать?
Александр Китаев : Мир фотоабстракции мне представлялся бесконечным, но, тем не менее, я видел свои тупики и пытался уходить от объекта. Фотограмма всегда диктуется масштабом объекта, силуэт пол-литровой бутылки умещается на листе 30х40. Когда я увидел, что лучи, разлетающиеся от неё, которые я стараюсь сохранить, создают гораздо большую плоскость изображения, мне стало интересно работать дальше. Изначально моим световым источником был увеличитель, позже я начал строить некие установки, которые могли бы мне позволить трансформировать предмет и создать из объекта одного масштаба куда большие картины. Для этого я применял стёкла, зеркала. Например, из крошечных колбочек сделаны фотограммы метрового размера, уместившие всё: их силуэты, их тени, их блики. Затем я придумал трансформировать и сам лист светочувствительной бумаги, чтобы создать другой рисунок. Применение
тонирования и использование разных типов фотобумаги также давали дополнительные возможности при создании уникальных изображений.

И . Г . : Ваши фотограммные циклы создавались по очереди или пересекались?
Александр Китаев : Конечно, пересекались. Для меня это была чистая игра. Я всё время придумывал что-то новое. Например, принялся творить изображения, поливая листы светочувствительных материалов проявителем.
Химиография — так называется этот процесс — очень увлекательное занятие! Практически на одном дыхании я создал фотоживописные картины, которые впоследствии сложились в два цикла: «Первые дни творения» и «Слушая музыку» (1990—1991). «Загул» в химиографию длился довольно долго и отодвинул фотограмму года на полтора, до той поры, пока не появилась новая идея. В те годы я купил очень дорогой по тем временам русскомериканский альбом «Фотографии Земли из космоса». Я увидел Землю и понял, что в своих стеклянных объектах вижу те же самые структуры и фактуры. Это было
безумно интересно, открылся космос. Так родились циклы «Забытый зодиак» и «Ландшафты» (1994—1995).
Когда я попробовал менять источники света, располагать их внутри или в любой точке на поверхности объекта, я опять увидел поразительную
картину. Мне попался объект, который при таких экспериментах вдруг начал давать какие-то физиологические изображения с эротическим подтекстом. Эти изображения сложили ещё один цикл, который я назвал «Игра в бутылочку» (1994).
Появлялись и такие фотограммы, которые были мне очень любы, но напрямую в тот или иной цикл не вписывались. И я придумал для них название: «Путешествия света». По сути, все фотограммы — это путешествия света. Этот цикл достаточно большой и может постоянно дополняться.

И . Г . : Фотограмма, с её уникальной эстетикой и безграничными композиционными возможностями, пожалуй, не соответствует ни одному
жанру фотографии. Можно ли её отнести к особому виду изобразительного искусства?
Александр Китаев : Работая с фотограммами, я изучал общие законы изобразительного искусства, мне просто удобнее было делать это на фотобумаге. Для меня самого неожиданным оказалось, что мои попытки потренироваться на новых формах привели к изменению восприятия мира и созданию изображений, которые далеко отходят от фотографии. Мне понравилась любопытная трактовка понятий «светопись» и «фотография» В. Т. Грюнталя в книге «Фотоиллюстрация. Светопись. Трансформация. Фотомонтаж». Отмечая, что слово «светопись» есть точный перевод слова «фотография», автор не ставил между ними знака равенства, а утверждал, что фотография — лишь один из частных случаев светописи. Развивая эту мысль, он писал: «Получение изображения при помощи светописи может не нуждаться в необходимых для фотографии оптических системах. Пройдя многовековой путь, светопись и сейчас применима в своём
первозданном и чистом виде, но уже с использованием технических достижений, которые были внесены порождённой ею фотографией». Таким образом, по Грюнталю всё, что написано «карандашом природы»,как обозначил своё изобретение Тальбот, в незапамятные времена разделилось на два направления: светопись как чистое искусство и фотография как прикладное мастерство.

И . Г . : Ваши фотограммы неизменно вызывают широкий спектр эмоций от непонимания и даже неприятия до полного восторга. Возможно ли
как-то помочь непонимающему зрителю и нужно ли это делать?
Александр Китаев : Каждый человек наделён способностью воспринимать, но далеко не каждый воспитал в себе из этой способности умение. Привнося какую-то литературу в абстрактные композиции (для этого достаточно озаглавить только циклы, а не каждое изображение в отдельности), совсем не обязательно принуждать зрителя считывать эту литературу. Гораздо ценнее предоставить свободу прочтения художественного высказывания.

И . Г . : Несмотря на то, что фотограмма и сегодня остаётся редкой и экзотичной, увлечением немногих любителей случайной, непредсказуемой
игры, находятся, к счастью, ценители такого творчества. Жалко расставаться с уникальным произведением, не имеющим тиража?
Александр Китаев : Если я своё произведение выпустил в свет, оно уже живёт своей самостоятельной жизнью, и его жизнь гораздо дольше моей. Если оценили и приобрели — это приятно.

И . Г . : Как повлияло увлечение фотограммой на вашу жизнь?
Александр Китаев : Занятия фотограммами и химиограммами существенно расширили моё зрительное представление о мироустройстве и о возможностях
визуального воспроизведения всего, что я видел и чем пытался поделиться со зрителем.
Без формальных фотографий не представляю своей жизни, время от времени появляется непреодолимое желание вновь окунуться в это приключение. Но неизменным остаётся одно — мои фотограммы и сейчас не имеют никакого прикладного смысла. И это — прекрасно.